По остывшим следам [Записки следователя Плетнева] - Владимир Плотников

— Когда это случилось? — спросил я у заявительницы.

— Разве это имеет значение? — возмутилась она. — Допустим, полгода назад…

— Почему же вы сразу не подали заявление?

— Я надеялась, что он отдаст мне мои вещи.

— Он их вернул?

— Нет, до сих пор держит у себя.

— А когда вы ушли от него?

— Да вот уже месяц. Я бы раньше ушла, если б было куда…

— У вас следы насилия были?

— Какие следы? Я не девушка, к тому же спала…

— Простите, но одного вашего заявления, притом запоздалого, маловато для привлечения к уголовной ответственности.

— Маловато? Для такого полового гангстера, как Бринчук, маловато?! Сколько девушек он обидел! Одна до меня жила. Я познакомилась с ней, когда она за своими вещами приходила. Бринчук ей тоже не отдавал…

Я разыскал эту девушку, чтобы проверить доводы заявительницы. Она вела себя замкнуто и далеко не сразу рассказала о том, как попала в сети к Бринчуку. Но это была совсем другая, полная драматизма история.

— Почему вы не заявили о случившемся? — спросил я у нее.

— Боялась позора, — ответила она. — И потом… Чем бы я доказала?

— Доказательства у вас были. Их и сейчас можно собрать.

— Мало.

— Решать мало или достаточно — это наше дело. Вы подумали о том, что оставляете безнаказанным преступника, в руки которого могут попасть новые жертвы?

— Я думала, конечно, об этом, но надеялась, что он испугается, перестанет…

— Теперь вы желаете, чтобы он был наказан?

— Да.

Я позвонил Бринчуку, попросил приехать в прокуратуру· Он сказал, что плохо себя чувствует и явиться не может. Тогда я предложил ему встретиться в жилконторе. Он согласился, но не пришел. Со следующего дня он перестал появляться на работе и отвечать на телефонные звонки. Словом, скрылся.

Пришлось возбудить дело без его объяснений. Сделали обыск в квартире, нашли записную книжку, в которой оказались адреса еще двух студенток и письма их родителей. Судя по письмам, Бринчук шел на все, чтобы не сесть в тюрьму. Он обещал жениться сразу на обеих девушках…

В поисках Бринчука я собрал жильцов дома, стал спрашивать, кто и что знает о нем и его делах. Жильцы долго молчали. Потом одна женщина, соседка этого прохвоста, крикнула: «Он, мерзавец, ночами покоя никому не давал! То возня у него, то стоны, то плач!» И пошло, и пошло… Я спросил: «Где же вы раныпе-то были?» — и услышал в ответ: «В первую очередь на Бринчука должны были заявить эти жилички». Железная логика, не правда ли? Только кому она на пользу? И все-таки именно с их помощью я нашел «полового гангстера». Ночью он пытался проникнуть в квартиру, которую я после обыска закрыл на свой замок и опечатал. Соседи по лестнице услышали шум, позвонили в милицию…

Поговорив с бабушкой, я пошел на работу. Дело Бринчука тоже, наверное, приснйл'Оеь бы мне, если бы не жена…

— Про какую же галиматью ты говорила? — спросил я у нее, чувствуя, что она еще не заснула.

— Отстань, скоро утро, — ответила она. — Кроме своей работы, ничего не знаешь…

Фотография

В моей комнате за стеклом книжного шкафа стоит небольшая фотография мужчины лет сорока: зачесанные набок светлые шелковистые волосы, слегка насупленные брови, прямой нос, впалые щеки, разрезанный вертикальной бороздкой упрямый подбородок… Особенно выразительны глаза. В них — ни тени улыбки, и наверное поэтому взгляд их кажется тяжелым, даже страдальческим.

Фотография привлекает внимание всех, Кто бывает у меня. По общему мнению, на ней изображен человек необычной и нелегкой судьбы. Они правы. Это сын русского эмигранта, итальянский коммунист, скрипичных дел мастер Владимир Яковлевич Шевченко, вернувшийся накануне войны вместе с семьей на свою настоящую родину — в Советский Союз. Мне же она говорит гораздо больше. Сын Владимира Яковлевича, Глеб, в детстве был моим другом. Фотографии Глеба у меня нет, и когда вечерние сумерки делают портрет его отца мягче, мне начинает казаться, что на нем изображен мой дорогой Глебка. Все, что связано с ним, я свято храню в своей памяти.

…Осень 1939 года. Новая просторная школа в Лесном, на углу Пустого переулка и Дороги в Сосновку. 56 гудит после перемены. В дверях появляется учительница. Она вводит в класс новичка — скромно одетого, худенького парня. На голове — копна рассыпающихся волос соломенного цвета, лицо тонкое, глаза большие, карие.

— Глеб Шевченко, — представляет его учительница, — приехал к нам из Италии. Помогайте ему, ребята.

Глеба сажают на «Камчатку», на которой я обитаю чуть ли не с первого класса. К моему удивлению, Глеб сам записывает и решает задачи, только во время диктанта задумывается и заглядывает в мою тетрадь. Мне не жалко, я подвигаю тетрадь к нему — пусть смотрит. На переменах мы не расстаемся, я показываю ему школу, рассказываю о ребятах. Неожиданно узнаю, что Глеб живет недалеко от меня. После уроков мы идем домой вместе.

— А кто у тебя родители? — интересуюсь я.

— Мама пианистка, папа делает скрипки. Перед тем как приехать в Союз, мы жили в Фиуме. Мама выступала перед рабочими бесплатно, а отец говорил с ними о политике, он коммунист… Хочешь — зайдем ко мне?

Мы сворачиваем к двухэтажному, обшитому досками серому бараку. Глеб шарит в карманах, достает ключ. Открыв одну из дверей, он пропускает меня вперед. Я вхожу и останавливаюсь в недоумении: по стенам большой с двумя окнами комнаты стоят неубранные кровати, в центре — черный рояль, на крышке которого лежат ноты, надломленная краюха хлеба и скрипка. Подоконники уставлены кастрюлями, чайниками, немытой посудой.

— Чья это скрипка? — спрашиваю я.

— Моя, — отвечает Глеб. — Есть хочешь?

Он бросает портфель, отламывает от краюхи две корки, одну подает мне, и мы уходим гулять.

Рядом с его домом, в сосняке, военный городок.

— Полезем, посмотрим? — предлагаю я Глебу.

— Как? — спрашивает он.

— А вот так…

Я разгребаю под забором песок и, как крот, проползаю на территорию городка. Глеб ползет за мной. Мы прячемся за соснами и долго наблюдаем за часовыми, которые расхаживают около большущих зенитных пушек.

…Приближается ноябрь. В вестибюле школы — объявление о праздничном концерте. Среди его участников — Глеб. Концерт проходит в переполненном актовом зале. Глеб играет на скрипке, играет так, что мне кажется, будто глаза его в это время не видят ничего. Ему долго аплодируют. После концерта Глеба окружают мальчишки и девчонки, спрашивают, охотно ли он занимается музыкой или родители заставляют? Это ему надоедает, он пытается вырваться из кольца и… ругается нецензурными словами. Нет, Глеб не понимает их смысла, он удивленно смотрит на девочек, которые отворачиваются и уходят…

…Глубокая осень. Мы сидим у меня дома и делаем из ваты длинные жгуты. К зиме мама уложит их на оконные рамы, вдоль нижнего края стекол. Когда на смену морозам придут оттепели и ледяные узоры на окнах начнут таять, эти жгуты отведут воду в подвешенные к подоконникам бутылки, избавят от луж на полу. А пока на улице — дождь, сырость. За стволами мокрых деревьев видны Яшумов переулок и старые деревянные ворота у входа в наш двор.

Мы то и дело поглядываем в окно: когда же кончится этот дождь? Наше внимание привлекает лошадь, которая тащит телегу с бочкой керосина. Сбоку от нее, с вожжами в руках, идет мужик в клеенчатом переднике. Он останавливается у ворот, достает медный рожок и дует в него. На улицу бегут люди с бидонами.

— Слушай, — говорю я Глебу, — у нас на чердаке валяется горн. Ты понял?

Через несколько дней мы лезем на чердак, находим горн и, подойдя к слуховому окну, дуем в него по очереди. Из домов выскакивают люди, они смотрят по сторонам и, пожимая плечами, расходятся. А мы снова трубим…

…Весна 1940 года… После занятий мы идем ко мне домой. Мама встречает нас, кормит обедом. И мы делаем уроки. Заканчиваем их в сумерках. Не включая свет, входит тетя Шура, сестра моего отца, садится за рояль, и комната заполняется звуками «Лунной сонаты». Вначале они плывут медленно, грустно, но вот плавная мелодия обрывается, на смену ей приходит буря, смятение, гнев…

…По правде говоря, мы оба любим не только музыку и озорство, но и… конфеты. Больше всего «Бим-Бом». Только денег у нас почти никогда не бывает. Это заставляет идти на крайности… Мы делаем букеты из наломанной возле дома сирени и выходим на улицу. Кому бы продать их? Да так, чтобы за уши не отодрали, к родителям не отвели? Появляются парень и девушка.

— Я предложу жениху, — шепчет Глеб.

Он ждет приближения влюбленных, достает из-за спины сирень:

— Дядя, буки купет…

Парень с любопытством смотрит на него.

— Простите… купите букет, — извиняется Глеб.

Парень опускает в ладонь Глеба несколько монет, и вскоре мы уже хрустим вкусными конфетами.